12 февраля 1990 в понедельник на улицах Таджикистана начались страшные антирусские погромы. К сожалению участие принимали не только радикальные банд формирования, но и обычные граждане Таджикистана. В тот день главными слоганами были: «Таджикистан для таджиков!» и «Русские, убирайтесь в свою Россию!». Наблюдая сейчас за теми событиями из прошлого можно понять на кого смотрели русские националисты, придумывая лозунги. Убивали всех без разбора, в том числе и детей. Наверное, это самые кровавые страницы в истории Таджикистана.
Тридцать лет назад русские, оставшиеся жить в национальных республиках, нашли себя в новой реальности. Ольга Живоглядова родилась в Душанбе и прожила там до 2001 года. Она рассказала о том, как маскировались по-европейски одевавшиеся таджички, почему детей было принято водить в школу за ручку до средних классов и как кольца спасали ей жизнь....
- И я, и мои родители родились в Душанбе и прожили в этом городе вплоть до 2001 года. В Таджикистане всю жизнь провели и их родители. Я и брат учились в школе, оба родителя работали (по крайней мере, поначалу), бабушки были на пенсии и занимались хозяйством. Привычный ход жизни нарушился не сразу после распада СССР, а несколько ранее. Переломным моментом для жителей Таджикистана стали известные февральские события 1990 года (в Душанбе вспыхнули беспорядки из-за слухов о том, что жилье в городе выделят не местным жителям, а беженцам из Армении.). Это был первый крупный политический и межэтнический конфликт в стране.
Мне тогда было пять с небольшим, поэтому у меня воспоминаний не так много; однако, по словам моих родителей, помимо перестрелок на центральной площади Душанбе и в других городах Таджикистана, а также столкновений митингующих с властями, на улицах начали появляться агрессивно настроенные отморозки с ярко выраженными происламистскими и антироссийскими настроениями.
Начались массовые беспорядки; по одному из центральных проспектов девятым валом катилась толпа, полностью закрывшая собою улицу и крушащая все на своем пути. Тут уже в ход шло не только «оружие пролетариата». Толпа переворачивала машины, била витрины, избивала и убивала людей, причем под раздачу попадали все: и таджики, которые чем-то не приглянулись, и, в особенности, русские; мужчины и женщины.
К примеру, если накрашенной или одетой по-европейски девушке-таджичке не повезло попасться на их пути, участь ее была печальной. Мамин сосед ехал на машине по улице и попал в эту толпу; его почти заблокировали, хотели остановить; однако он прекрасно понимал, что произойдет, если он послушается. Поэтому он просто надавил на газ и прорвался сквозь толпу на полном ходу. Мамина соседка с ребенком вовремя заметила поток людей и улизнула от него дворами.
Саму маму и ее сослуживцев начальник (таджик) не хотел отпускать домой с работы, опасаясь за их жизнь, и предлагал переночевать прямо в офисе, пока толпа не схлынет.
Но как женщины (а мама работала в отделе кадров, состоявшем преимущественно из женщин) могли остаться, если в школах и садах их ждали дети, а мобильных телефонов тогда не было? Некоторые вышли из положения следующим образом: в машине, развозившей сотрудников по домам, русских женщин усадили посередине и посоветовали пригнуться, а окружил их мужской состав компании, причем на всех мужчинах, как по команде, появились национальные тюбетейки и чапаны. Жить захочешь - еще и не то появится… Так, прячась, женщины и добрались до дома. Другая мамина коллега, таджичка с крашеными рыжими волосами, заматывалась в платок по самые брови - чтобы случайно прядка не выбилась. За это тоже убить могли.
Из моих же личных воспоминаний остались танки, бэтээры и комендантский час, с наступлением которого родители завешивали окна толстыми одеялами (мы жили на втором этаже, и камень спокойно мог залететь в окно), выключали свет и тихо читали нам сказки при лампе. А когда по улице ехала боевая техника, мы с братом втихаря старались отодвинуть одеяло, чтобы увидеть боевые машины своими глазами.
Именно после этих событий началась первая волна репатриации - особенно среди тех, кто столкнулся с непосредственной угрозой жизни. Часть наших знакомых уехала, и мы потеряли с ними связь на долгие годы: почта не доходила, дозвониться было невозможно, да и телефоны были не у всех. Почту, кстати, могли просто выбрасывать: как рассказывала наша знакомая, когда она ехала в поезде из Таджикистана в Россию, мимо окна вдруг полетели белые конвертики…
Почему мы не уехали? По словам родителей, они все еще надеялись на центральную власть Советского Союза и на ее помощь в разрешении конфликта. Но, как сказал Горбачев, «должна победить мудрость» - так чего же вмешиваться? Мол, местные сами разберутся. Но местные не разобрались. А когда родители это поняли, было уже поздно: денег не стало (старая грустная история о том, как сбережения восемнадцати лет превратились в два «Сникерса»). Да и куда ехать? Родственников в России у нас не было, а со знакомыми, как я упоминала выше, связь практически прервалась.
После февральских событий наступило короткое затишье; однако позже, вместе с распадом СССР, конфликт вышел на новую стадию: столкновения между правительственными кланами, традиционно возглавляемыми ленинабадцами, и исламистской оппозицией, в частности памирцами, переросли в разделение страны на два лагеря. В итоге это вылилось в гражданскую войну кланов, которая сказалась и на отношении таджиков к некоренной части населения.
Уже во время этой войны появились открытые лозунги (со стороны оппозиции, кажется, Партии исламского возрождения): «Русские, не уезжайте, будьте нашими рабами». Другие же представители оппозиции, напротив, настаивали на выдворении русских из страны или же их уничтожении.
В некоторых районах Душанбе и на окраинах города находиться было опасно для жизни.
Наша знакомая с семьей уехала после такого случая: в районе, где они жили, толпа ваххабитов ворвалась в дома, где проживали русские, вывезли всех мужчин за город к реке, выстроили на берегу и сказали: «Если завтра в это же время вы еще будете в стране, мы вас привезем сюда же и всех перестреляем». Многие бросали свои квартиры и имущество, уезжали на чем могли, с теми пожитками, которые успевали собрать за ночь. Уезжали в никуда.
Другие, как и мы, оставались, однако в течение нескольких лет ни о какой безопасности не могло идти и речи. Еще один мамин сосед, уже пенсионер, работавший водителем, как-то вечером развез сотрудников по домам и уже направлялся домой, как вдруг его остановили люди с автоматами, вывели из автобуса и расстреляли. Соседку из нашего двора, таджичку, одевавшуюся по-европейски, чуть не вытащили из автобуса - благо он был переполнен, и мужчины в автобусе буквально заслонили ее своими телами, добрый человек накрыл ее мешком. Защитниками выступили таджики же, поэтому нападавшие до нее не добрались.
Естественно, далеко не все таджики были настроены агрессивно - только радикальные представители оппозиции и те отморозки, которым было все равно, в кого стрелять (впрочем, их было немало). Мы с соседями (в основном таджиками) жили дружно, общались семьями, они присматривали за нашей квартирой, когда мы были на даче, и за квартирой нашей русской соседки, которая много лет прожила в России, прежде чем вернуться и продать свое жилье - иначе его могли легко занять, таких случаев хватало.
На работе особых конфликтов не было ни у мамы, ни у папы. Разве что можно вспомнить один случай. Мама работала на таксомоторном предприятии начальником отдела кадров, поэтому через ее отдел проходили все сотрудники компании, в том числе сторонники оппозиции.
И вот один сотрудник (как потом выяснилось, вооруженный автоматом) заявил, что русские должны поддерживать их партию, мол, нынешняя власть плохая. На что мама возразила, что неплохо бы им сначала между собой разобраться, прежде чем русских приплетать. Слово за слово - из кабинета незаметно выскользнули все, а мама просидела пару часов под дулом автомата. Несколько лет спустя, уже после войны, она встретила этого сотрудника в городе. Он извинился перед ней, объясняя все тем, что их обманули: мы-то, мол, думали, что оппозиция выступала за дело Аллаха, а оказалось, что это такие же рвущиеся к власти негодяи. Бог простит, ответила мама; нам все равно один путь остался - в Россию.
Ну а пока мы жили в Таджикистане, и в условиях экономического распада всем оставшимся приходилось выкручиваться. Заводы либо перестали функционировать, либо сильно сократили производство, а в Таджикистане заводов было немало.
Многие банки во время войны были попросту разграблены; да что уж говорить - даже животные из зоопарка исчезли, предполагаю, что пошли на мясо.
Многие люди, оставшиеся без работы, подались в челночную торговлю. Папа работал главным метрологом на кабельном заводе, однако, когда метрологию отдали кооперативам, ее, по сути, не стало. Тогда он ушел электриком на ювелирный завод. Это нас выручило. Отец стал ювелиром-самоучкой - и притом хорошим ювелиром. Заказы сразу пошли, сарафанное радио сработало; тем и кормились.
Мама в те годы вынуждена была уйти по семейным обстоятельствам: тяжело заболели мой брат и бабушка. Кроме того, она лично отводила нас в школу и забирала после уроков - и так начали поступать многие родители, поскольку далеко не каждый в то время решался отпускать детей в одиночку. Мы бунтовали, конечно. Но сейчас я смотрю на ситуацию с другой стороны и прекрасно понимаю, почему нас вплоть до шестого класса водили за ручку.
Когда мы начали ходить в школу самостоятельно, нам пришлось регулярно сталкиваться с «кишлачными». Так мы называли диковатых подростков и молодых людей, которые на улицах вели себя агрессивно при встрече с русскими. Как правило, они недавно переехали в Душанбе из деревень и кишлаков.
Эти ребята никогда не нападали один на один; нормальным считалось соотношение от пяти человек к двум защищающимся. Иногда столкновения носили случайный характер; но одно время нас с братом подкарауливала одна и та же компания в одном и том же районе. После того как они выяснили, что мы умеем драться (мы оба еще в пятом классе начали серьезно заниматься единоборствами), они уже и впятером не нападали: просто кидали камушками с нужной дистанции.
Когда я стала постарше, мне пришлось драться еще чаще - некоторые таджики просто не могли пройти мимо.
Но поскольку от девчонки никаких подвохов не ожидали, приставали обычно поодиночке, максимум вдвоем.
И тут добрую службу мне сослужили кольца, которые папа давал мне поносить, - а точнее, вставка (ограненный камень) и острый каст (оправа камня) у них. Собственно, они выполняли роль кастетов: в ответ на наглые приставания я без предисловий била прямо в лицо - а потом уже можно было убегать, ибо противник еще минуту находился в состоянии шока. Другого способа я не видела. Это очень утомляло: представьте себе, постоянно находиться начеку, быть готовой в любой момент нанести удар.
Хотя война закончилась в 1997 году, боевики оставались в городе чуть ли не до последнего. По городу ходило много историй, как девушек затаскивают в машины и увозят в неизвестном направлении. Сама я столкнулась со следующим: гостя летом у бабушки на окраине города, где в 1999 году было уже вполне тихо, я возвращалась с реки по дороге. Меня нагнала машина с двумя парнями: молчаливым водителем и боевиком (в форме, с автоматом, как положено), который открыл дверь со своей стороны и начал предлагать знакомство. Тут уж, разумеется, «кастет» бы не помог; поэтому пришлось его забалтывать, пока не дошла до своего переулка, а там дело техники: ускользнуть и захлопнуть железные ворота.
Отголоски войны преследовали до начала нулевых. Вот трагическая история моего одноклассника: играя на улице, он нашел запал от мины (этого добра тогда было как грязи). Мальчишеское любопытство взяло верх над осторожностью, и дома он решил разобрать интересную штуковину. Исход летальный.
Все эти события тоже послужили одним из решающих толчков, побудивших родителей к переезду: мы перешли в одиннадцатый класс, надо было задумываться о будущем, об университетском образовании, о последующей работе. Да и хотелось уже пожить немного спокойнее, без постоянного внутреннего напряжения и внешних угроз.
Кроме того, произошли события 11 сентября 2001 года и родители попросту опасались, что американцы начнут бомбить Афганистан, а какой-нибудь «томагавк» случайно прилетит не туда, как шальная пуля.
До Афганистана же от нас рукой было подать.
К счастью, к тому времени российское гражданство у нас уже было на руках.
Итак, осенью 2001 года мы наконец «созрели» уезжать в Россию. Но тогда американцы начали бомбить талибов, и гражданские самолеты через Таджикистан не летали, а поезда не ходили. Был только один выход - военные самолеты. Через мамину коллегу, муж которой служил в 201-й дивизии, российской базе в Таджикистане, организовали посадку в военный транспортник. Получилось это только со второй попытки: первый самолет был переполнен, поскольку контрактники уезжали, офицеры увозили свои семьи в связи с опасной ситуацией.
Это был наш с братом первый полет - пять часов мы тряслись на узкой деревянной скамье, в духотище и турбулентности (как раз попали в «афганец» - пыльную бурю), зажатые людьми и огромными челночными сумками со всех сторон. Из пожитков у нас было три сумки, по одной на каждого - весь наш багаж и все наше богатство на ближайший год в России. Летели в неизвестность. Приземлились на Чкаловском аэродроме под Москвой.
Дальше начинается уже другая история поиска нашего места в новой стране, на исторической родине, воссоединение семьи, адаптация, выживание и жизнь. Стоит, пожалуй, упомянуть то, что гражданство наше многострадальное проверяли почти семь месяцев, из-за чего мама даже работать не могла. Но к окончанию школы все же успели. Гораздо сложнее пришлось тем русским, кто пытался получить гражданство уже в России. А моя история дальше была благополучной: я поступила на филфак МГУ им. Ломоносова, окончила его, и сейчас у меня хорошо оплачиваемая работа, я много путешествую.
